Фаина Георгиевна Раневская прожила долго -- 88 лет (родилась в 1896, а умерла в 1984 году). Актриса, способная заменить собой всю труппу; философ с цигаркой, скандальная особа, язвительная дама с толстым голосом, страшно одинокая и ранимая душа... Гремучая смесь! Она никогда не стесняла себя в выражениях. Многие полагали, будто Раневская придумывала шутки, афоризмы, которые потом разлетались по Москве и двигались дальше. На самом деле Фаине Георгиевне незачем было что-то сочинять. Ее остроумие сродни рефлексу -- оно непроизвольное.
"Душа - не жопа, высраться не может" Шаляпин в передаче Раневской
Раневская выносила жестокие определения другим. Определения, смахивающие на решение судебных инстанций. Но не щадила и себя.
Настоящая фамилия Раневской -- Фельдман. Она была из весьма состоятельной семьи. Когда Фаину Георгиевну попросили написать автобиографию, она начала так: "Я -- дочь небогатого нефтепромышленника..." Дальше дело не пошло.
В архиве Раневской осталась такая запись: "Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе плохо -- не хочется. Хорошо -- неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей. Воспоминания -- это богатство старости".
В юности, после революции, Раневская очень бедствовала и в трудный момент обратилась за помощью к одному из приятелей своего отца. Тот ей сказал: -- Дать дочери Фельдмана мало -- я не могу. А много--у меня уже нет...
-- Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова Прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: "Шаги мой легче пуха, я умею скользить, как змея..." После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти со сцены.
-- Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами. Высушив, решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с партнером в комедии "Глухонемой (партнером моим был актер Ечменев), он, увидев черную шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с премьершей театра, сидевшей в ложе, бывшим моим педагогом, случилось нечто вроде истерики... (это была П.Л.Вульф). И это был второй повод для меня уйти со сцены.
-- Знаете, -- вспоминала через полвека Раневская, -- когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.
О своей жизни Фаина Георгиевна говорила: -- Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга -- "Судьба -- шлюха".
-- В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части.
Как я завидую безмозглым!
-- Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной...
- Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст сирени и делала перед вами стриптиз.
-- Я -- выкидыш Станиславского.
-- Я провинциальная актриса. Где я только ни служила! Только в городе Вездесранске не служила!..
В свое время именно Эйзенштейн дал застенчивой, заикающейся дебютантке, только появившейся на "Мосфильме", совет, который оказал значительное влияние на ее жизнь. -- Фаина, -- сказал Эйзенштейн, -- ты погибнешь, если не научишься требовать к себе внимания, заставлять людей подчиняться твоей воле. Ты погибнешь, и актриса из тебя не получится! Вскоре Раневская продемонстрировала наставнику, что кое-чему научилась. Узнав, что ее не утвердили на роль в "Иване Грозном", она пришла в негодование и на чей-то вопрос о съемках этого фильма крикнула: -Лучше я буду продовать кожу с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна! Автору "Броненосца" незамедлительно донесли, и он отбил из Алма-Аты восторженную телеграмму: "Как идет продажа?"
Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы мена можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в упальной шапочке и медных трусиках, в которые все октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать.
-- Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар.
-- Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.
Раневская вспоминала: -- Ахматова мне говорила: "Вы великая актриса". И тут же добавляла: "Ну да, я великая артистка, и поэтому я ничего не играю, меня надо сдать в музей. Я не великая артистка, а великая жопа".
Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое время суток освещалась электричеством. Приходящим к ней впервые Фаина Георгиевна говорила: -- Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем! Марии Мироновой она заявила: -- Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили. -- Но ведь так нельзя жить, Фаина. -- А кто вам сказал, что это жизнь? Миронова решительно направилась к окну. Подергала за ручку, остановилась. Окно упиралось в глухую стену. - Господи! У вас даже окно не открывается... - По барышне говядина, по дерьму черепок... Эта жуткая комната с застекленным эркером была свидетельницей исторических диалогов и абсурдных сцен. Однажды ночью сюда позвонил Эйзенштейн. И без того неестественно высокий голос режиссера звучал с болезненной пронзительностью: -- Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля. Ты знаешь, что сказал о тебе Сталин?! Это был один из тех знаменитых ночных просмотров, после которого "вождь народов" произнес короткий спич: -- Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает и все равно всегда разная...
